Предки и потомки

Но вернусь в 1990 год. Приехав из Петербурга после проводов шведов, провела последнее занятие, приняла зачеты и подала заявление об уходе. Далеко не все преподаватели правильно понимали понятие слова «свобода», о которой в это время только и говорили. Они путали это слово с понятием вседозволенности. Я не могла заниматься со студентами, когда другая подгруппа сидела в ожидании преподавателя, который мог спокойно пить чай в буфете, или беседовать в преподавательской в течение почти всего первого часа. Еще мне надоело доказывать, что вся учебная литература пришла в негодность и надо составлять пособия, как мы когда-то делали. В общем, я посчитала, что мои нервы дороже, чем 32 руб., которые я получала за 0,25 ставки.

Летом, не помню в июле или в августе, поехали с Сережей в Куйбышев (еще не Самару). Мне хотелось показать ему город и, кроме того, сходить на могилу к папе, так как было уже 25 лет после его смерти. Приняли нас, как всегда замечательно. И опять я хочу повторить, сколь мудро вела свою жизнь Ната – она всегда стремилась сохранить единство семьи. Она поддерживала связь со всеми детьми Олега, даже приемными, несмотря на то, что он был в разводе с их матерями. Я вспоминаю это потому, что в первые же дни мы были на дне рождения Валентины, первой жены Олега. Я с удовольствием пошла, так как мне хотелось увидеть выросшую Лену (я ее видела, когда ей было еще три года) и Сережу, которого я не видела раньше. Сережа в то время был очень похож на Олега не только внешне, но даже голосом. Ему в это время было, наверно, 20 лет.

Мне хотелось чтобы наш Сережа поинтересовался городом, но ему было все неинтересно. Правда, на кладбище мы ездили вместе с Димой, Натой и Сережей. Дима и Сережа нашли общий язык, и когда мы с Натой поехали на дачу, они остались дома и не скучали. Дача произвела на меня грустное впечатление. Хотя новый дом был хороший. Меня огорчили участки, которые заменили прошлый сад, который был при папе и до того, как сгорел большой дом, где мы проводили не одно лето. Вечерами мы гуляли на набережной и еще нам показали новые районы города.

Конечно, для Сережи это был просто новый город, а я вспоминала как мы жили в нем до войны, как изменился центр. Поэтому я ностальгировала по полной программе, одна ходила по улицам, где училась, гуляла по центру. Вспоминаю, что мне хотелось купить Сереже что-нибудь в память об этой поездке, но он оставался верен себе и от всего отказывался. Он с самого раннего детства не говорил «хочу это», «купи то». Поэтому я была очень удивлена, когда он на обратном пути, увидев кассету В. Цоя, попросил купить ее. Я сделала это с большим удовольствием. Еще он удивил меня, когда где-то в эти же годы (а может немного позже) сказал, что прочитал все романы Достоевского. Это для меня было выше моего понимания.

Итак, Сережа пошел в свой последний класс, и нужно было определяться с факультетом. Сначала думали о СТМ, но после долгих дебатов остановились на экономическом. Но для того, чтобы попасть на этот факультет, нужно было на экзаменах получить по 10 баллов по математике и физике. Вопрос с математикой всегда был решаем с помощью Майи. А вот физика… В 20 школе физика всегда была не на высоте. Поэтому я предложила Сереже позаниматься с репетитором. Но он посчитал, что справится сам. Однако, после первого пробного экзамена, Сережа изменил свое мнение, и нужно было найти репетитора. Это оказалось не просто, так как учебный год уже шел полным ходом и все были при деле. Все же удалось пристроить его в группу, хотя Сережа и не очень высокого мнения был о занятиях. Но все наладилось и постепенно результаты стали все лучше и лучше. Конечный результат – по обоим предметам Сережа получил по 10 баллов, то есть самый высший результат. Можно было думать и об экономике. А пока учеба продолжалась, дело подходило к выпуску. Купить что-либо из одежды было нельзя, и в школе выдавали талоны – кому на брюки, кому на рубашку, а Сереже достался талон на обувь. Ботинки нужно было покупать в универмаге на ул. Советской. Мы стояли в очереди, а сзади несколько парней разговаривали, употребляя после каждого слова мат. Я, конечно, сделала замечание (по своей наивности) и получила резко выраженную угрозу. Избавило меня от дальнейших неприятностей только то, что впускали в отдел по несколько человек и нас с этими «милыми» подростками разделили. Мы выбрали туфли, Сережа померил (выбора-то вообще практически не было) и мы быстро ушли.

Итак, Сережа подал документы на экономику и при своих баллах был зачислен. Учился он ровно, без задолженностей. В эти «смутные» годы студентов не обременяли ни колхозом, ни дежурствами. Однако начали появляться преподаватели в открытую требовавшие взятки: «Вы мне поставите и я вам поставлю» (преподаватель с профилирующей кафедры). Или на военной кафедре собирали деньги на ящик коньяка для преподавателя. Я приходила в ужас. По новым правилам студенты должны были писать заявление (или договор?) о посещении занятий на военной кафедре. Но кто вообще думал в то время (1992-93 год) о чем-то позитивном, поэтому пришлось Сережу убедить в необходимости занятий военным делом. Тем более, что после трагедии в семье Лиды Сосипатровой с ее зятем, я не могла думать спокойно о Сереже и об армии (он тогда был еще только в 7 или 8 классе). Все же он по окончании института получил звание лейтенанта, а это уже не солдат – объект издевок для сержанта.

Но возвращаюсь к 1991 году. 1990-91 учебный год я не работала, несмотря на неоднократные просьбы вернуться на кафедру. А осенью 1992 года меня уговорила пойти поработать в педучилище № 2 наша бывшая коллега (немецкий язык) Касаткина Ирина Борисовна. Она уже несколько лет там работала, описала плюсы в работе там и я решилась. Сначала все нравилось. Группа 8 или 9 девочек. Можно делать программу, как в гуманитарном учебном заведении. В общем мы были довольны друг другом. Но когда дни стали темными, мокрыми (а потом и снежными), ехать рано утром в набитом транспорте (ставили занятия первыми часами, так как язык был одним из профильных предметов), а затем идти пешком от проспекта Ленина до Пирогова, мне как-то стало это нравиться все меньше и меньше. Я проработала там до декабря 1993 года (то есть 1,5 года) и распрощалась и с девочками, и с коллективом. Я поняла, что дома я заработаю и больше, и легче.

Но это были все наши внутрисемейные проблемы. А в стране начались судьбоносные перемены – отмена КПСС, ГКЧП, танки в Москве, бурные заседания Верховного Совета и т. д. и т. п. Мы все, конечно, не отходили от экранов ТВ и только спрашивали друг у друга «А ты видела?», «А ты слышала?». Все понимали, что так как мы жили в последние годы – жить нельзя. Все надеялись на позитивные изменения. Однако, далеко не все повернулось к лучшему. Да, постепенно стали появляться в магазинах продукты. Но производство остановилось, зарплаты не платили, люди выходили на улицы с протестами, пенсии не платили по 3 месяца, а «бойкие» мальчики по дешевке скупали предприятия. В общем начались «лихие 90-ые» с грабежами, бандитскими разборками, опасностью выходить из дома в сумерки. Машину без присмотра нельзя было оставить около дома на 10-15 минут – снимали колеса, лобовое стекло и т.д. Днем сдергивали с прохожих меховые шапки (в нашем дворе не единожды).

В окнах первых этажей стали вставлять железные решетки (как в тюрьмах), двери стали железными. В общем, беспредел был во всем. Все стороны нашей жизни развалились и вместо улучшения все пошло вниз.

Появлялись какие-то секты, проповедники. Одного американца мы (несколько наших преподавателей и я) ходили слушать в клуб ТОЗ, так как нам было интересно услышать речь носителя английского языка. Как выясняется сейчас, советники и консультанты из Америки были и в верхних эшелонах власти. В какой-то степени повторился принцип «мы разрушим до основания, а потом?». Но потом получилось то, что всё - образование, медицина, культура, не говоря уже о промышленности и сельском хозяйстве, развалилось.

Но я пишу не статью в газету, а воспоминания, поэтому вернусь к своей жизни. А она текла с ежедневными заботами более, менее одинаково до 23 февраля 1994 г., когда во время завтрака, в 9:30, за столом умерла мама. Описать этот ужас трудно. В подъезде не оказалось ни одного мужчины (все были на работе), кто бы помог перенести маму в спальню, на кровать. Я обращалась во все квартиры. Помогла Марина Рощупкина. Она помогла и обмыть и одеть маму. Я ей очень благодарна. Миша был в командировке, на заводе в Хомяково и когда он приехал в середине дня, мама лежала уже на столе. Ну а дальше все заботы и хлопоты взяли на себя он и Люба. Я была просто убита морально, так как я потеряла не только просто маму, но потеряла помощницу, друга, советника, с которым я могла всегда чувствовать себя спокойно. Похоронили маму 25 февраля. Ей было 95 лет и 8 месяцев. Миша вспомнил, что с похоронами мамы очень хорошо помог Саша Игнатов (Богородицкий). Я была в таком состоянии, что совсем этого не помню. В связи с потерями вспомнила, что за год или полтора до этого у Инны Шостак, двоюродной сестры Марка, умер муж. Марк не поддерживал отношений с Инной, и она оказалась одинокой. Поэтому после смерти Анатолия Иосифовича, я стала приближать Инну к нашей семье и она стала как бы членом семьи и была всегда на всех праздничных мероприятиях с нами.

Острая горечь потери мамы постепенно сглаживалась, но я до сих пор помню каждый миг того страшного утра, хотя уже прошло 19 лет. Жизнь продолжалась со своими заботами. А было о чем беспокоиться. Сережа закончил учебу. Прошел военные сборы. Защитил диплом. А дальше…? Во-первых, я договорилась с майором Маховым с военной кафедры, у которого были связи в военкомате, что в случае необходимости он поможет изменить ситуацию – за определенную мзду, конечно. Эти волнения были объяснимы, так как война в Чечне не заканчивалась. Хотя нужно было быть реалистом, и я оценивала все эти надежды как 1 к 10. Но все обошлось. Второй вопрос, который тревожил всех нас, а Сереже, наверное, стоил немало нервного напряжения – это поиск работы. Ведь распределения на работу не было. И начались мытарства в течение года. Несмотря на усилия всей семьи и друзей, куда бы не пришел Сережа, всегда был вопрос об опыте работы и стаже. А какой стаж мог быть у человека, только что окончившего вуз. Это теперь студенты стали работать во время учебы (а учатся ли они?), а раньше такого не практиковали. Спасибо случаю, Марк встретил знакомого, который был в то время управляющим создаваемого городского казначейства и Сережа был туда принят. А во время, когда он еще не работал, мы с ним занимались языком. Это в какой-то степени, мне кажется, снимало напряжение у него. Но я думаю, что это было моей иллюзией.

Это время было тяжелым не только у Сережи, но и у Миши – его проектный институт ликвидировали в конце 1994 года и их всех отправили на биржу труда. Но там предлагали совершенно неподходящую работу, не соответствующую его стажу и образованию. А если было что-то подходящее, то это было связано с материальной ответственностью, что в «сумасшедшие» 90-е годы было чревато в лучшем случае тюрьмой.

Миша занялся цветами и иногда под руководством Натальи Васильевны Макаренковой они оформляли садовые участки. У Наталии были большие долголетние связи в мире цветоводов, хотя она работала, по-моему, в Гипрохиме, на какой-то инженерной должности. В результате одной такой работы они попали в кооператив «Дорожник». Этот кооператив очень понравился Мише и там оказался дом, в котором хозяева давно не жили и им (домом) и участком пользовался сосед. Хозяевами оказались, как выяснилось при оформлении покупки, мои студенты-заочники муж и жена Посох. Муж умер за несколько лет до этого, а Татьяна Посох строила себе дом где-то в другом месте. В общем Миша купил этот дом. Мне все понравилось здесь абсолютно. Кооператив не походил на обычный сад-огород. Он производил впечатление курортного места, благодаря расположению в лесу, пруду и публике, которая не была похожа на садоводов, стоявших в грядках с утра до вечера. Особенно впечатляло все это после Кочаков, где в последнее время стали воровать все. Кооператив там развалился. Да и не только жить, там даже переночевать негде было. Ни света, ни воды и повальное воровство. Так что весна 1997 года принесла и радость.

А в мае отмечали мой 70 юбилей. Почти все друзья были еще живы и поэтому юбилей отмечали в два захода – для родных и для друзей, так как всех поместить за два стола в один день не получалось.

Но юбилей был и у Инны, и я решила сделать себе подарок и поехать к ней в Израиль. Ее дочь Марина с семьей уехала туда в 1990г., а Инна, Изя и Миша в 1991г. Мы с Инной списались, и вопрос был в принципе решен положительно. Но в апреле умер Изя, и это немного затянуло обмен письмами. Тем не менее, летом она прислала формальное приглашение, и начались письма с указаниями, что брать с собой, а что нет. Инна всегда была более практичной женщиной и меня всегда чему-нибудь учила.